Коллега: субъект без всяких способностей, который непонятно почему занимается тем же, чем вы! (с) Пьер Данинос
Рубеж веков будит в людях апокалиптические настроения и мистические ожидания. Если ожидания не оправдываются, на смену мистике приходит мистификация. Наверное, потому эта история произошла не раньше и не позже, а именно в начале XX столетия, в переполненном романтикой, иллюзиями и страстями серебряном веке.
Продолжим?
Героями мистификации стали Максимилиан Волошин, Николай Гумилев, Сергей Маковский и Елизавета Дмитриева - талантливая, манящая, скрывающаяся, разоблаченная Черубина де Габриак.
Эта таинственная, щемящая история взбудоражила в 1909 году весь Петербург и до сих пор поражает воображение тех, кто с ней соприкасается.
Волошин
Впервые Елизавета (для друзей Лиля) Дмитриева и Максимилиан Волошин встретились на одной из литературных сред в доме Вячеслава Иванова в апреле 1908 года. Волошин сделал в своем дневнике такую запись: "Лиля Дмитриева. Некрасивое лицо и сияющие, ясные, неустанно спрашивающие глаза".
Спустя месяц после этой первой встречи Волошин уехал в Париж, вслед ему полетели письма. Она рассказывала ему о самом важном: о постоянной горечи от невозможности творить так, как ей хочется: "Меня так часто тянет писать, и я так часто пишу, но я ведь знаю, хорошо знаю, что это не то, что все это бледно и серо... Путь искусства - путь избранных, людей, умеющих претворять воду в вино". Себя она к таковым не причисляла. Скромная школьная учительница, к тому же страдающая хромотой...
Ей всегда не хватало веры в собственные силы. Слава богу, теперь эту веру в нее вселяли волошинские письма: "Если вы говорите, что я имею право писать стихи, то это снимает с меня чувство вины, и я буду их писать".
Волошин вернулся в Петербург, они часто встречались, много разговаривали. Но что странно: Дмитриева обнаруживает, что откровенная восьмимесячная и глубокая переписка не сделала их ближе.
Гумилев
Судьба не замедлила предложить иллюзию другой близости. На одной из художественных выставок Лиля встретила Николая Гумилева. Они стали часто видеться, писали друг другу стихи, ходили на поэтические вечера и возвращались на рассвете по просыпающемуся городу. Гумилев был влюблен. Однажды он, набравшись решимости, сделал Дмитриевой предложение, но она совершенно неожиданно ему отказала.
Ей казалось, что понимание возможно лишь с одним человеком - с Волошиным. Но он далеко, в Коктебеле.
Коктебель
Она решается на поездку в Коктебель. Гумилев, совершенно не подозревая о чувстве Дмитриевой к Волошину, едет с ней. Уже в дороге она чувствует: там, куда они направляются, что-то произойдет.
Трое суток в поезде, от Феодосии на извозчике по кромке моря - и вот они в Коктебеле...
Предчувствие не обмануло ее. Прошло всего несколько дней, и Лиля узнала то, чего так долго ждала: Волошин любит ее.
Алексей Толстой, гостивший в то время в хлебосольном волошинском доме, вспоминал: "Грант (псевдоним Гумилева) с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную поэму "Капитаны". После этого он выпустил пауков и уехал".
Лиля, разумеется, осталась, она была счастлива. Мужчина, так долго казавшийся недосягаемым, отвечает ей взаимностью! Стихи (наконец-то!) пишутся легко как никогда.
Лето закончилось, Волошин и Лиля, а также тетрадка с новыми стихами, возвращаются в Петербург. Волошина ждет работа в новом литературном журнале "Аполлон", а Дмитриеву... Что ждет ее?
"Аполлон"
Петербург встречает их плохой погодой и хорошей новостью: в одном из журналов наконец-то напечатана подборка ее стихов. Правда, в Петербурге ее ждет и Гумилев, который никак не может смириться с ролью отвергнутого возлюбленного. Лиле кажется, что он мстит и ей, и Волошину: стихи и переводы Дмитриевой, которые Волошин приносит в "Аполлон", неизменно отвергаются.
Жаль... Стихи, рожденные в Коктебеле, Дмитриева считает лучшими из написанного ею до сих пор. Она рассчитывала отдать их именно в "Аполлон".
Как же быть, если Гумилев настроил редакторов журнала Сергея Маковского и Иннокентия Анненского против поэтессы Дмитриевой?
Решение, найденное Волошиным, лаконично и изящно: нужна другая поэтесса.
Рождение Черубины
Придумать псевдоним, соответствующий романтическому содержанию Лилиных стихов - коням, плащам и шпагам, - было непросто. Остановились на демоническом имени Габриах - так звали беса, защищающего от злых духов. Так появилась аристократическая фамилия на французский манер: де Габриак. Имя Лиля позаимствовала у одной книжной героини - Черубина. Волошин составил сопроводительное письмо к стихам, а Лиля переписала его своей рукой.
"Так в Петербурге еще никто не писал!"
Вскоре Маковский получил письмо на бумаге с траурным обрезом, девиз на сургучовой печати гласил: "Vae victis!" ("Горе побежденным!"). На следующий день Маковский в волнении читал друзьям произведения Черубины. Алексей Толстой слушал стихи, знакомые ему по Коктебелю, и краснел от смущения. "Молчи. И постарайся поскорей уйти", - шепнул ему Волошин. Толстой поспешно раскланялся и удалился.
"Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда вам говорил, что вы мало обращаете внимание на светских женщин, - сказал Маковский. - Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи! По-моему, так в Петербурге еще никто не писал!"
Волошин взял в руки письмо. Ему не оставалось ничего другого, как сделать вид, что он внимательно читает. "Вы правы", - согласился Волошин.
Маковский немедленно написал ответ: он рассыпается в комплиментах и просит прислать все, что у нее есть в старых тетрадях.
Но, когда письмо было написано и конверт запечатан, вдруг обнаружилось: поэтесса не указала своего адреса.
Вечером Волошин рассказал обо всем Дмитриевой и предложил: "Позвони ему и дай какой-нибудь адрес". Она позвонила на следующий же день...
Полуфранцуженка-полуиспанка
В телефонных беседах с Маковским рождалась биография Черубины. Восемнадцатилетняя католичка, нервная, возбудимая. Живет на Каменноостровском под строжайшим надзором деспота отца. "Вторая порция стихов показалась мне еще более любопытнее, и на них я обратил внимание моих друзей, - вспомнил Маковский. - Хвалили все хором". Едва ли не первым, кто оценивал стихи неизвестной поэтессы, был поэт и литературный критик Иннокентий Анненский. "Зазубринки ее речи, - писал он, - сущий вздор по сравнению с превосходным стихом, с ее эмалевым гладкостильем. Она читала Бодлера и Гюисманса - мудрый ребенок. Но эти поэты не отравили в ней Будущую Женщину, потому что зерно, которое она носит в сердце, безмерно богаче зародышами, чем их изжитая, чем их ироническая и безнадежно-холодная печаль..." Слухи о прекрасной (во всех отношениях) молодой поэтессе очень скоро вышли за редакционные стены. Молва такова: кто она такая - неизвестно. Откуда явилась - тоже. Говорят, она полуфранцуженка-полуиспанка. Говорят еще, что она изумительной красоты, но никому не показывается. Ее стихами бредил весь литературный Петербург.
Но не только стихи возбудили воображение Маковского. "Голос у нее оказался удивительным - никогда, кажется, я не слышал более обворожительного голоса".
По вечерам Маковский показывает Волошину письма, которые тот сам же накануне и сочинил. "Какая изумительная девушка! - восхищался Маковский. - Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук".
Казалось бы, интрига развивается с красотой и пользой: чудесный миф помогает Лиле увидеть свои стихи на страницах "Аполлона". В то же время общая тайна наполняет особым смыслом взаимоотношения с Волошиным. Весь литературный Петербург бредит Черубиной, не подозревая подвоха.
В ежедневных телефонных разговорах с Черубиной Маковский настойчиво требует свидания. Уклоняться от них все трудней.
Черубина настойчиво уходила от преследования: она болела воспалением легких, собиралась постричься в монахини и в конце концов уехала в Париж. Ненадолго.
"Только тут я понял, - написал потом Маковский, - до какой степени я связан с ней, с Черубиной, с ее волшебным голосом и недоговоренными жалобами. Я убедился окончательно, что давно уже увлекаюсь Черубиной не только как поэтессой... Слов влюбленности между нами еще не было произнесено, но во всех интонациях наших бесед они подразумевались, и было несколько писем от нее, которые я знал наизусть".
В отсутствие Черубины Маковский так страдал, что Иннокентий Анненский однажды не выдержал: "Сергей Константинович, да нельзя же так мучиться. Ну поезжайте за ней. Оставьте редакцию на меня. Истратьте сто, ну двести рублей... Отыщите ее в Париже!"
Предчувствие развязки
"Макс, тебе не кажется, что наша игра заходит слишком далеко? Иногда мне становится страшно. Я иду по улице, и мне кажется, что вот сейчас ко мне подойдет настоящая Черубина и спросит... Я задаю себе вопрос: что она меня спросит? И боюсь отвечать на этот вопрос" - Лиля чувствовала неизбежную развязку розыгрыша.
Волошин сидел на диване, барабанил пальцами по деревянному подлокотнику и молчал. На днях к Волошину подошел Толстой и сказал: "Брось, Макс, это добром не кончится".
Разоблачение
Лиля чувствовала, что Черубина стала более реальной, чем она сама. Юную красавицу испанку любили, ею бредили, о встрече с ней мечтали. Где в этой истории место для невзрачной и хромой поэтессы Дмитриевой?
Не то чтобы она приняла решение положить конец интриге. Вероятнее всего, это был некий ненамеренный бунт личности, подавленной своим двойником. Позже Марина Цветаева напишет: "Влюбился весь "Аполлон" - имен не надо. Их было много, она одна. Они хотели видеть, она - скрываться. И вот - увидели, то есть выследили, то есть изобличили. Как лунатика - окликнули и окликом сбросили с башни ее собственного, Черубининого замка - на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги".
Когда в очередной раз Лиля услышала: "Теперь вы издеваетесь над Черубиной де Габриак, потому что ваши приятели, Макс и Гумми, влюбились в эту испанку?" - у нее вырвалось: "Черубина де Габриак - это я..."
Новость быстро распространялась. Михаил Кузьмин, не разделявший всеобщего восхищения творчеством Черубины, тут же отправился к Маковскому, чтобы "положить конец недостойной игре".
- Этого не может быть! - Маковский не готов был расстаться со своей мечтой.
- Вот номер телефона: позвоните хоть сейчас. Вам ответит так называемая Черубина. Она не кто иная, как поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева.
От рассказанного Кузьминым Маковский долго не мог прийти в себя. Дмитриева?.. Кто такая Дмитриева? Нет, он совершенно не помнит никакой Дмитриевой.
- Наберите номер, - настаивал Кузьмин.
"Я, - вспоминал потом Маковский, - перестал "не верить" лишь после того, как на мой телефонный звонок по номеру, указанному Кузьминым, действительно отозвался тот, ее, любимый, волшебный голос..." Но и тогда он продолжал надеяться, что все кончится к лучшему: "Ну что же, пусть исчезнет загадочная рыжеволосая инфанта, ведь я и раньше знал, что на самом деле она не совсем такая, какой себя рисует. Пусть обратится в какую-нибудь другую, в какую-то русскую женщину, выдумавшую себя, чтобы вернее мне нравиться, ведь она добилась своим умом, талантом, всеми душевными чарами того, что требовалось: стала близкой мне той близостью, когда наружность, а тем более романтические прикрасы перестают быть главными, когда неотразимо действует сродство душ".
Он позвонил и услышал знакомый голос.
- Вы? Кто вам сказал?!
- Боже мой, неужто в самом деле вы думали, что я не в курсе всей интриги? - спросил он и, помолчав, предложил: - Лучше всего... заезжайте ко мне. Хоть сейчас. За чашкой чаю обо всем и потолкуем...
"Ах, лишь бы что-нибудь в ее плотском облике напоминало чудесный мираж, живший в моем воображении! Пусть даже окажется она совсем так себе, незаметной, ничуть не красивой, я готов был примириться на самом малом, только бы окончательно не потерять вскормленного сердцем призрака".
В десять вечера раздался звонок, горничная впустила гостью. Дверь медленно, как ему показалось, очень медленно открылась. В комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина.
"Простите меня, если я причинила вам боль, - сказала она, и на ее глазах показались слезы, и голос, которым он привык любоваться, обратился в еле слышный шепот. - Сегодня с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя, умерла та единственная выдуманная мною "я", которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уж не воскресну".
Она ушла. Больше они ни разу не встречались.
Второй номер "Аполлона" с подборкой из двенадцати стихотворений Черубины де Габриак вышел, когда тайна ее была уже раскрыта.
Волошин еще надеялся, что теперь поэтесса уже сама "сможет создать свою поэтическую индивидуальность, которая гораздо крупнее и глубже... Черубина - тот ключ, которым я попытался открыть глубоко замкнутые родники ее творчества".
Но он ошибся.
Как только мистификация была раскрыта, Лиля не смогла больше не только писать стихи, но и встречаться с Волошиным. Все ее таланты - и поэтический, и женский - унесла с собой в небытие Черубина де Габриак.
Продолжим?
Героями мистификации стали Максимилиан Волошин, Николай Гумилев, Сергей Маковский и Елизавета Дмитриева - талантливая, манящая, скрывающаяся, разоблаченная Черубина де Габриак.
Эта таинственная, щемящая история взбудоражила в 1909 году весь Петербург и до сих пор поражает воображение тех, кто с ней соприкасается.
Волошин
Впервые Елизавета (для друзей Лиля) Дмитриева и Максимилиан Волошин встретились на одной из литературных сред в доме Вячеслава Иванова в апреле 1908 года. Волошин сделал в своем дневнике такую запись: "Лиля Дмитриева. Некрасивое лицо и сияющие, ясные, неустанно спрашивающие глаза".
Спустя месяц после этой первой встречи Волошин уехал в Париж, вслед ему полетели письма. Она рассказывала ему о самом важном: о постоянной горечи от невозможности творить так, как ей хочется: "Меня так часто тянет писать, и я так часто пишу, но я ведь знаю, хорошо знаю, что это не то, что все это бледно и серо... Путь искусства - путь избранных, людей, умеющих претворять воду в вино". Себя она к таковым не причисляла. Скромная школьная учительница, к тому же страдающая хромотой...
Ей всегда не хватало веры в собственные силы. Слава богу, теперь эту веру в нее вселяли волошинские письма: "Если вы говорите, что я имею право писать стихи, то это снимает с меня чувство вины, и я буду их писать".
Волошин вернулся в Петербург, они часто встречались, много разговаривали. Но что странно: Дмитриева обнаруживает, что откровенная восьмимесячная и глубокая переписка не сделала их ближе.
Гумилев
Судьба не замедлила предложить иллюзию другой близости. На одной из художественных выставок Лиля встретила Николая Гумилева. Они стали часто видеться, писали друг другу стихи, ходили на поэтические вечера и возвращались на рассвете по просыпающемуся городу. Гумилев был влюблен. Однажды он, набравшись решимости, сделал Дмитриевой предложение, но она совершенно неожиданно ему отказала.
Ей казалось, что понимание возможно лишь с одним человеком - с Волошиным. Но он далеко, в Коктебеле.
Коктебель
Она решается на поездку в Коктебель. Гумилев, совершенно не подозревая о чувстве Дмитриевой к Волошину, едет с ней. Уже в дороге она чувствует: там, куда они направляются, что-то произойдет.
Трое суток в поезде, от Феодосии на извозчике по кромке моря - и вот они в Коктебеле...
Предчувствие не обмануло ее. Прошло всего несколько дней, и Лиля узнала то, чего так долго ждала: Волошин любит ее.
Алексей Толстой, гостивший в то время в хлебосольном волошинском доме, вспоминал: "Грант (псевдоним Гумилева) с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную поэму "Капитаны". После этого он выпустил пауков и уехал".
Лиля, разумеется, осталась, она была счастлива. Мужчина, так долго казавшийся недосягаемым, отвечает ей взаимностью! Стихи (наконец-то!) пишутся легко как никогда.
Лето закончилось, Волошин и Лиля, а также тетрадка с новыми стихами, возвращаются в Петербург. Волошина ждет работа в новом литературном журнале "Аполлон", а Дмитриеву... Что ждет ее?
"Аполлон"
Петербург встречает их плохой погодой и хорошей новостью: в одном из журналов наконец-то напечатана подборка ее стихов. Правда, в Петербурге ее ждет и Гумилев, который никак не может смириться с ролью отвергнутого возлюбленного. Лиле кажется, что он мстит и ей, и Волошину: стихи и переводы Дмитриевой, которые Волошин приносит в "Аполлон", неизменно отвергаются.
Жаль... Стихи, рожденные в Коктебеле, Дмитриева считает лучшими из написанного ею до сих пор. Она рассчитывала отдать их именно в "Аполлон".
Как же быть, если Гумилев настроил редакторов журнала Сергея Маковского и Иннокентия Анненского против поэтессы Дмитриевой?
Решение, найденное Волошиным, лаконично и изящно: нужна другая поэтесса.
Рождение Черубины
Придумать псевдоним, соответствующий романтическому содержанию Лилиных стихов - коням, плащам и шпагам, - было непросто. Остановились на демоническом имени Габриах - так звали беса, защищающего от злых духов. Так появилась аристократическая фамилия на французский манер: де Габриак. Имя Лиля позаимствовала у одной книжной героини - Черубина. Волошин составил сопроводительное письмо к стихам, а Лиля переписала его своей рукой.
"Так в Петербурге еще никто не писал!"
Вскоре Маковский получил письмо на бумаге с траурным обрезом, девиз на сургучовой печати гласил: "Vae victis!" ("Горе побежденным!"). На следующий день Маковский в волнении читал друзьям произведения Черубины. Алексей Толстой слушал стихи, знакомые ему по Коктебелю, и краснел от смущения. "Молчи. И постарайся поскорей уйти", - шепнул ему Волошин. Толстой поспешно раскланялся и удалился.
"Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда вам говорил, что вы мало обращаете внимание на светских женщин, - сказал Маковский. - Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи! По-моему, так в Петербурге еще никто не писал!"
Волошин взял в руки письмо. Ему не оставалось ничего другого, как сделать вид, что он внимательно читает. "Вы правы", - согласился Волошин.
Маковский немедленно написал ответ: он рассыпается в комплиментах и просит прислать все, что у нее есть в старых тетрадях.
Но, когда письмо было написано и конверт запечатан, вдруг обнаружилось: поэтесса не указала своего адреса.
Вечером Волошин рассказал обо всем Дмитриевой и предложил: "Позвони ему и дай какой-нибудь адрес". Она позвонила на следующий же день...
Полуфранцуженка-полуиспанка
В телефонных беседах с Маковским рождалась биография Черубины. Восемнадцатилетняя католичка, нервная, возбудимая. Живет на Каменноостровском под строжайшим надзором деспота отца. "Вторая порция стихов показалась мне еще более любопытнее, и на них я обратил внимание моих друзей, - вспомнил Маковский. - Хвалили все хором". Едва ли не первым, кто оценивал стихи неизвестной поэтессы, был поэт и литературный критик Иннокентий Анненский. "Зазубринки ее речи, - писал он, - сущий вздор по сравнению с превосходным стихом, с ее эмалевым гладкостильем. Она читала Бодлера и Гюисманса - мудрый ребенок. Но эти поэты не отравили в ней Будущую Женщину, потому что зерно, которое она носит в сердце, безмерно богаче зародышами, чем их изжитая, чем их ироническая и безнадежно-холодная печаль..." Слухи о прекрасной (во всех отношениях) молодой поэтессе очень скоро вышли за редакционные стены. Молва такова: кто она такая - неизвестно. Откуда явилась - тоже. Говорят, она полуфранцуженка-полуиспанка. Говорят еще, что она изумительной красоты, но никому не показывается. Ее стихами бредил весь литературный Петербург.
Но не только стихи возбудили воображение Маковского. "Голос у нее оказался удивительным - никогда, кажется, я не слышал более обворожительного голоса".
По вечерам Маковский показывает Волошину письма, которые тот сам же накануне и сочинил. "Какая изумительная девушка! - восхищался Маковский. - Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук".
Казалось бы, интрига развивается с красотой и пользой: чудесный миф помогает Лиле увидеть свои стихи на страницах "Аполлона". В то же время общая тайна наполняет особым смыслом взаимоотношения с Волошиным. Весь литературный Петербург бредит Черубиной, не подозревая подвоха.
В ежедневных телефонных разговорах с Черубиной Маковский настойчиво требует свидания. Уклоняться от них все трудней.
Черубина настойчиво уходила от преследования: она болела воспалением легких, собиралась постричься в монахини и в конце концов уехала в Париж. Ненадолго.
"Только тут я понял, - написал потом Маковский, - до какой степени я связан с ней, с Черубиной, с ее волшебным голосом и недоговоренными жалобами. Я убедился окончательно, что давно уже увлекаюсь Черубиной не только как поэтессой... Слов влюбленности между нами еще не было произнесено, но во всех интонациях наших бесед они подразумевались, и было несколько писем от нее, которые я знал наизусть".
В отсутствие Черубины Маковский так страдал, что Иннокентий Анненский однажды не выдержал: "Сергей Константинович, да нельзя же так мучиться. Ну поезжайте за ней. Оставьте редакцию на меня. Истратьте сто, ну двести рублей... Отыщите ее в Париже!"
Предчувствие развязки
"Макс, тебе не кажется, что наша игра заходит слишком далеко? Иногда мне становится страшно. Я иду по улице, и мне кажется, что вот сейчас ко мне подойдет настоящая Черубина и спросит... Я задаю себе вопрос: что она меня спросит? И боюсь отвечать на этот вопрос" - Лиля чувствовала неизбежную развязку розыгрыша.
Волошин сидел на диване, барабанил пальцами по деревянному подлокотнику и молчал. На днях к Волошину подошел Толстой и сказал: "Брось, Макс, это добром не кончится".
Разоблачение
Лиля чувствовала, что Черубина стала более реальной, чем она сама. Юную красавицу испанку любили, ею бредили, о встрече с ней мечтали. Где в этой истории место для невзрачной и хромой поэтессы Дмитриевой?
Не то чтобы она приняла решение положить конец интриге. Вероятнее всего, это был некий ненамеренный бунт личности, подавленной своим двойником. Позже Марина Цветаева напишет: "Влюбился весь "Аполлон" - имен не надо. Их было много, она одна. Они хотели видеть, она - скрываться. И вот - увидели, то есть выследили, то есть изобличили. Как лунатика - окликнули и окликом сбросили с башни ее собственного, Черубининого замка - на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги".
Когда в очередной раз Лиля услышала: "Теперь вы издеваетесь над Черубиной де Габриак, потому что ваши приятели, Макс и Гумми, влюбились в эту испанку?" - у нее вырвалось: "Черубина де Габриак - это я..."
Новость быстро распространялась. Михаил Кузьмин, не разделявший всеобщего восхищения творчеством Черубины, тут же отправился к Маковскому, чтобы "положить конец недостойной игре".
- Этого не может быть! - Маковский не готов был расстаться со своей мечтой.
- Вот номер телефона: позвоните хоть сейчас. Вам ответит так называемая Черубина. Она не кто иная, как поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева.
От рассказанного Кузьминым Маковский долго не мог прийти в себя. Дмитриева?.. Кто такая Дмитриева? Нет, он совершенно не помнит никакой Дмитриевой.
- Наберите номер, - настаивал Кузьмин.
"Я, - вспоминал потом Маковский, - перестал "не верить" лишь после того, как на мой телефонный звонок по номеру, указанному Кузьминым, действительно отозвался тот, ее, любимый, волшебный голос..." Но и тогда он продолжал надеяться, что все кончится к лучшему: "Ну что же, пусть исчезнет загадочная рыжеволосая инфанта, ведь я и раньше знал, что на самом деле она не совсем такая, какой себя рисует. Пусть обратится в какую-нибудь другую, в какую-то русскую женщину, выдумавшую себя, чтобы вернее мне нравиться, ведь она добилась своим умом, талантом, всеми душевными чарами того, что требовалось: стала близкой мне той близостью, когда наружность, а тем более романтические прикрасы перестают быть главными, когда неотразимо действует сродство душ".
Он позвонил и услышал знакомый голос.
- Вы? Кто вам сказал?!
- Боже мой, неужто в самом деле вы думали, что я не в курсе всей интриги? - спросил он и, помолчав, предложил: - Лучше всего... заезжайте ко мне. Хоть сейчас. За чашкой чаю обо всем и потолкуем...
"Ах, лишь бы что-нибудь в ее плотском облике напоминало чудесный мираж, живший в моем воображении! Пусть даже окажется она совсем так себе, незаметной, ничуть не красивой, я готов был примириться на самом малом, только бы окончательно не потерять вскормленного сердцем призрака".
В десять вечера раздался звонок, горничная впустила гостью. Дверь медленно, как ему показалось, очень медленно открылась. В комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина.
"Простите меня, если я причинила вам боль, - сказала она, и на ее глазах показались слезы, и голос, которым он привык любоваться, обратился в еле слышный шепот. - Сегодня с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя, умерла та единственная выдуманная мною "я", которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уж не воскресну".
Она ушла. Больше они ни разу не встречались.
Второй номер "Аполлона" с подборкой из двенадцати стихотворений Черубины де Габриак вышел, когда тайна ее была уже раскрыта.
Волошин еще надеялся, что теперь поэтесса уже сама "сможет создать свою поэтическую индивидуальность, которая гораздо крупнее и глубже... Черубина - тот ключ, которым я попытался открыть глубоко замкнутые родники ее творчества".
Но он ошибся.
Как только мистификация была раскрыта, Лиля не смогла больше не только писать стихи, но и встречаться с Волошиным. Все ее таланты - и поэтический, и женский - унесла с собой в небытие Черубина де Габриак.